* * *
Еще никто не написал так подробно о жизни и творчестве
Юрия Кирсанова, как Виктор Верстаков в своей книге "АФГАНСКИЙ ДНЕВНИК", выпущенной в 1991 году Военным издательством в Москве:
“Время уточило и подтвердило: самые популярные “афганские” песни написал Юрий Кирсанов. Напомню лишь некоторые из них: “Кабул далекий и безжизненная степь…”, “Поднималась зорька над хребтом горбатым…”, “Бой гремел в окрестностях Кабула… (та самая, припев которой начинается словами: “Вспомним, товарищ, мы Афганистан”), “Я в кармане своей гимнастерки твое фото в блокноте храню…”, “Я воин-интернационалист, хотя, конечно, дело не в названье…”, “Ох и сегодня выдался денек, я летаю бортстрелком на вертолете…”.
Последнюю песни мне довелось с болью цитировать в “Правде” после очередной командировки в Афганистан, “под занавес” которой кто-то из военных вертолетчиков рассказал, что однажды летал с Кирсановым в районе Шинданда, и что потом Юрий погиб. Быть может, та моя поспешная публикация и послужила источником для многих последующих утверждений в прессе о смерти Кирсанова: “К сожалению, мы уже не сможем услышать Юрия Кирсанова – в 32 года он ушел из жизни”, “Один из первых авторов, задавший тон этому военному творчеству… уже не сможет спеть ни перед микрофоном, ни в тесном кругу боевых друзей”. Подобных выписок из разных изданий могу привести много. Печальная версия вроде бы подтверждалась и тем, что за долгие годы на сотнях и тысячах “афганских” кассет не появилось ни одной новой кирсановской записи: только прежние песни в прежнем же знакомом шумовом обрамлении (звуки пулеметных очередей, молитвы муллы, гул моторов, куранты).
Вот почему даже появившаяся в 1987 году публикация в “Собеседнике” о том, что Кирсанов не погиб и живет в Жданове (бывшем и будущем Мариуполе), вызвала недоверие, тем более что автор публикации в Жданов, судя по всему, не выезжал, Кирсанова лично не видел, песен “живьем” от него не слышал.
Думаю, теперь понятно, с каким чувством мы, то есть я, журналист, и члены съемочной группы телепрограммы “Служу Советскому Союзу!”, специально приехав в Жданов, вглядывались через вагонные окна в лица людей на перроне вокзала. Кирсанова мы не “вычислили”, не разглядели. Телевизионщики начали выносить аппаратуру, а я вышел на перрон и не знал, что теперь делать. Затем к вагону подошел невысокий человек в строгом пальто и в шапке-пирожке и назвался Кирсановым. Если честно, я ему не поверил – по песням и легендам представлял его совсем не таким. Поэтому попросил незнакомца сразу поехать к нему домой, взять гитару и спеть. Он легко, без обид согласился, и с первым же гитарным перебором, первым песенным звуком его голоса мы, приехавшие, счастливо переглянулись: кирсановские переборы, кирсановский голос!
Прошу простить за длинное предисловие, за описание своих сомнений и чувств. Ведь для всех, кто хоть раз побывал в Афганистане, кирсановское творчество особенно дорого и весомо. Его песни выразили, по-моему, само настроение афганских событий, стали паролем, по которому возвращаются на афганскую землю сердца бойцов и очевидцев войны. Поставишь кассету – и снова видишь лица погибших друзей, снова чувствуешь дрожь камней от близких разрывов, страдаешь, улыбаешься, плачешь. Песни Кирсанова сделали то, что не сумели сделать профессионалы искусств: сохранили для потомков точную и образную правду афганской войны.
Теперь о нем самом, о Кирсанове. Юрий Иванович в Афганистане служил дважды. Первый раз попал туда в августе восьмидесятого. В дни подготовки к перелету, а было это на одном из наших южных военных аэродромов, узнал о смерти Владимира Высоцкого. Тогда же и там же отпущенные в городское увольнение однополчане привезли и подарили ему простенькую гитару Ивановской музыкальной фабрики с зеленой надписью на розетке: “Москва-80”. На этой гитаре Юрий играл оба “афганских” срока. После Афганистана ее не трогал, даже не доставал из матерчатого чехла. Впервые извлек при мне, по моей просьбе – и на пол упали витки запасных струн: их когда-то прислала ему в письме с адресом полевой почты мама, Анна Сергеевна.
Родители Юрия познакомились в дни Великой Отечественной, во фронтовом госпитале. Отец, Иван Михайлович, ныне полковник в отставке, пенсионер, был на войне пехотинцем, после очередного ранения попал в руки заботливой медсестры, на которой впоследствии и женился. Так что по происхождению Юрий принадлежит к кочевому племени военных людей. Больше того, он даже родился… проездом, когда семья ехала к новому месту службы отца: поезд остановился, Анну Сергеевну пристроили для родов в придорожное село Красное, а отец ждать не мог, уехал служить.
Помимо военной сути семья еще и музыкальная: старшая дочь Алла сейчас профессиональная певица, солистка Донецкой областной филармонии. Да и сам Иван Михайлович в молодости неплохо пел, играл на балалайке. Сыну он тоже купил балалайку, но потом передумал, отдал его в музыкальную школу по классу баяна. Юрий был недоволен, потому что любил футбол, и остро завидовал сверстникам, которые целыми днями гоняют мяч, а не таскаются по городу с тяжелым баяном. В итоге не стал ни футболистом, ни баянистом, зато самостоятельно освоил гитару и выучил все до единой песни битлов. Затем согласно общему духу времени (конец шестидесятых – начало семидесятых) играл в вокально-инструментальных ансамблях: школьном, институтском (Донецкий политехнический), военном (танковый полк).
К армии Юрий шел трудно. Дело в том, что еще в детстве твердо решил стать военным летчиком, но у него часто болело горло, и он тайком от родителей вырезал гланды. Операция не помогла – в летное училище врачи его не пропустили. Вот и пришлось поступать в институт, а затем писать рапорт с просьбой призвать на двухгодичную офицерскую службу. Служил хорошо, музыкантом и певцом тоже был не последним. Руководимый им полковой ВИА дошел до полуфинала армейского конкурса самодеятельных коллективов. В финал, увы, не попали: приехавший на прослушивание крупный армейский начальник сказал, что песни ансамбля (среди них уже было несколько сочиненных Кирсановым) слишком печальны, навевают тоску.
Кстати, подобное повторилось и в Афганистане – один из больших кабульских командиров, ругая Кирсанова за то, что он вообще сочиняет и поет песни, закончил выговор так: “Судя по песням, ты ни во что не веришь…” Оценка для тех времен, к сожалению, не единичная.
Помню свои возвращения из первых афганских командировок, когда таможенники вскрывали и прослушивали даже запечатанные магнитофонные кассеты – нет ли на них “афганских”, то есть кирсановских песен? Помню, как шиндандская медсестра показывала солдатам-попутчикам хитрый прием объегоривания таможни: перекручивала в кассете пленку другой стороной – так, чтобы при прослушивании звучало нечто невнятное. И помню, как эти контрабандные песни помогали нам именно в е р и т ь.
Кирсановские песни афганского цикла до боли правдивы, но правда и вера в искусстве все-таки не синонимы, как, например, не синонимы натурализм и реализм. Почему же самые горькие, самые трагичные, как, впрочем, и насмешливо-пародийные, песни Кирсанова вызывали в бойцах именно веру? Точного ответа я не имел до последнего вечера в Жданове, когда с Юрием у него дома, слушали подряд все записи. Прозвучала строка: “Встретит мирное утро кишлак”, - и Юра вдруг поднял глаза, глухо сказал:
- Мы верили в это, честное слово. Поэтому я и пел…
Но вернусь к хронологии. После танкового полка место и характер службы Кирсанова изменилось, и в Афганистан он попал уже так называемым “каскадером”, то есть бойцом особо подобранной команды, где нужно уметь делать все, даже то, что считается невозможным. О работе “каскадеров” в Афганистане написано пока мало; музыкальный ансамбль “Каскад”, пластинка песен которого тоже выпущена “Мелодией”, имеет к ним только самое косвенное, по созвучию названий, отношение. Но все это особая тема, сегодня касаться ее не буду. Скажу лишь, что среди “каскадеров” Юрий Кирсанов был отнюдь не только певцом, что он представлялся к ордену, который не получил (боюсь, что за нелюбимые кое-кем из начальства песни), что все-таки награжден медалью “За боевые заслуги”. Впрочем, в пересказе Юрия боевые эпизоды выглядят очень обыденно: “Собрали данные… Поехали на бэтээре (полетели на вертолете)… Предложили душманам сдаваться… Открыли ответный огонь…” О друзьях говорит интереснее, с боевыми и боевыми подробностями. Не скрою, среди его друзей-“каскадеров” меня особенно интересовали те несколько человек, составивших знаменитый кирсановский хор, дружно, музыкально, наигранно мужественными голосами подхватывающий на кассетах припевы его песен. О хоре Юрий рассказывает с любовью и благодарной улыбкой, хотя порою загадочными словами:
- Володя Полынько, ленинградец, интеллигентный и умный парень. Играл у меня на фонариках.
- ?
- Помнишь, в песне о Чаквардаке, когда девушка говорит: “Глупый, неразумный шурави, ты минуты радости лови, знаю я, в горах сидит душман, против русских точит ятаган”, - то слышно, как действительно что-то затачивается? Ножей под рукой не было, и Володя взял два китайских фонарика, начал ими “работать”. А на его день рождения я написал ему стихи. Хочешь, прочту?
И Кирсанов прочитал стихи, в которых мне даже на слух запомнились простые хорошие слова: “На перекрестках земли афганской встретил товарищ тридцатый год”. Юре тоже исполнилось тридцать лет именно в Афганистане…
- Володя Макаров, Сережа Маслов… Это они кричали голосами дуканщиков в шуточной песне в шуточной песне о кабульском базаре: “Есть дубленки! Джинсы расклешенные! Сигареты! А кому сервиз? Есть вода, заморская вода, пейте кока-колу, господа!..” Еще, конечно, Валера Каковкин, наш доктор. У него волжский бас, он же исполнял страстные придыхания. Парень отличный, всегда рвался в бой, страшно хотел нам помочь, оказаться полезным. Мы же старались оставлять
его в лагере, на посту охранения. Он обижался, а потом попросил меня написать для него какой-нибудь боевой гимн, чтобы не тосковать на посту. Ну, я и написал. Помнишь припев? “Я люблю строенье автомата, нравится мне, как стреляет он. И дороже мне родного брата прыгающий маленький патрон”. Валера одобрил, на записи громче всех подпевал…Спрашиваю Кирсанова о технологии записи. Ведь по многим легендам и слухам, “каскадеры” записывали шумовой фон своей знаменитой кассеты одновременно с песнями - то бишь высовывали автоматы в окно и палили. Но неужели они и муллу нанимали?
Кирсанов смеется:
- Нет, стрельба настоящая, боевая! Записывал ее на маленький магнитофон, когда сам лежал под огнем. А молитвы записывал у входа в мечеть, внутрь не заходил – чтобы не оскорблять местных религиозных чувств.
От технологии перешли к истокам, к творческой истории песен. Некоторые из них написаны на чужие слова. Например, знаменитая “Кукушка” (“Так что ты, кукушка, погоди мне дарить чужую долю чью-то”) – на стихи профессионального поэта, фронтовика Великой Отечественной Виктора Кочеткова. Не менее знаменитая песня “Над горами, цепляя вершины, кружат вертолеты…” (тоже не могу удержаться, чтобы не процитировать хотя бы один куплет: “По афганским дорогам пришлось нам проехать немало, мы тряслись в бэтээрах, нам небо служило палаткой. И надолго под звездами твердым законом нам стало – не искать на земле жизни сладкой”) написана на стихи “афганца” Игоря Астапкина, которые Кирсанов услышал в Кабуле.
Но услышал не случайно, а потому что прислушивался, искал, отбирал в русской поэзии и в солдатском фольклоре то, что роднит поколения, отражает эпоху. И тем самым вдвойне достоин считаться родоначальником и творцом столь популярной сегодня “афганской” песни.”
В мае 2003 года на страницах “Автомата” была опубликована статья Виктора Верстакова “С чего начиналась “афганская” песня”, которая также была написана под впечатлением той памятной встречи с Юрием. В чем-то оба рассказа повторяют друг друга, а в чем-то дополняют…
Статья Виктора Верстакова "С чего начиналась "афганская" песня"